В огромной сахарнице колдуньи зимы каждая пылинка видна под пристальным взглядом тишины, и всё кажется двояким: здесь точка слияния жизни со смертью и сна с явью.
Где начинается прошлый год и начинается новый? Где-то здесь, рядом.
Под снегом происходит зарядка огромных батареек жизни, копится энергия во время целебного сна.
Вмерзли в ручьи мысли, в истории - объяснения, и острее чувствуются запахи и мечты.
Зима накрыла все конфликты жизни, переходов одних состояний в другие, - белой паузой восстановления.
Разрушенный храм перестаёт читаться и унылой развалиной, и радостью сохраненного свидетельства прошедшей богатой жизни, а вдруг, неожиданно, посреди тишины стоит молчаливым светлым знаком замороженного времени, выросшим плоть от плоти этой земли духом. И следующий, и поскрипывающие на морозе деревья, притаив жизнь до весны…
И ты просто стоишь, смотришь, дышишь, повинуясь тактам паузы межвременья, наполняясь покоем свидетельств вечности перед глазами.
И не надо ничего делать, всё происходит само: солнце, скрываясь за облаком, оттеняет рисунок следов на поле; следов, ведущих к Храму.
Облака вычерчивают контуры фантазий, а ночная одинокая птица разряжает белую пустоту напоминанием вечной жизни вокруг. Жизни, которая дышит здесь повсюду рисунками, хаосом гармоний линий, звуками тишины и тенями ровного белого бесконечного света неба. Неба, копящего энергию весны, возрождения и бесконечной жизни.
И я благодарен этому месту.
И как человек, и как гражданин, и как фотограф.
Я благодарен тому, что могу своими руками прикоснуться к дереву, накопившему в себе столько историй за прошедшее время.
Деревянный крест греет зимой теплом сохраненной жизни. Он прощает мне, человеку, мою смертность.
И у меня с ним есть контакт, о котором и невозможно мечтать, прикасаясь с ледяным каменных стенам храмов-молчаливых свидетелей времени.
Камень - вечен, дерево - живо.
Часовни, храмы, глухие леса и скрывающиеся в чаще когда-то живые дороги – все ведет меня вглубь, к себе, через созерцание времени. Здесь есть всё для того, чтобы раствориться в континууме шкалы времени-безвременья. И живые крепкие избы, ухоженные памятнике и проросший в ограде Порженского погоста лишайник.
Я помню этот лишайник посреди зимней тишины. Я говорил с ним. А он – отвечал молча, как мудрец. Он столько всего видел и из его молчания я черпал видение места.
А потом мы ставили свет, ждали сгущения сумерек, отходили подальше, но всё это было на фоне тишины и живой пустоты сохраненного времени.
А ещё я помню открытые часовни вдоль тропы нашего пути. Мы заходили в каждую, стараясь как можно меньше тревожить снежный покров, чтобы не вспугнуть время. Именно там оно ощущается особенно, это за ним я неспешно следил с фотокамерой в руках – за линиями изгибов снега, за тенями занесенных заборов, за замёрзшем на морозе бельем – всё звучит здесь особенно, всё, как начинает вскоре казаться, стремится к одному – к единению времени и человека, к опустошению яда в чаше конфликта между бессмысленной суетою и осознанным желанием жить и видеть всё вокруг.
Пока ты здесь, в царстве северных лесов, этот конфликт отступает, оставляя места для тишины, воздуха, для возможности набраться сил, подлечить душу и стать другим, прикоснувшись к живой вечности.
Лошадка с сеном, следы лисицы, протоптанная дорожка к проруби, солнечный ветер сквозь пелену опускающегося снежного тумана – остаются там, в Кенозерье, за спиной. Остаются тем сладким грузом, что тянет к небу, к гармонии, то, что зашито внутрь, в пережитое, в прочувствованное, то, что в отличие от всего материального, можно «унести с собою» в любой край.
Вернуться к изображениям
